В отечественной общественной мысли интерес к вопросам повседневности на теоретическом уровне проявился относительно недавно. До сих пор в культурологической литературе нет четкого разграничения между понятиями «обыденная культура» (сфера культурной жизни, которая связана с бытом и обыденным сознанием) и «культура повседневности» (тот объем культуры, который актуализирован в человеческой жизнедеятельности одного дня).

Была ли повседневность типичной российской татарской деревни XIX века, зависящей только от традиции или она все же несла в себе элементы инновационного развития? Эмпирика, необходимая для размышлений на эту тему, может быть извлечена из фондов архивов. А далее встает вопрос, насколько объемной может быть необходимая информация. Понятно, что материал о повседневности бытия не отложился в некоем систематизированном виде, а рассыпан по разным делам и описям по крупицам. Чтобы его найти, необходимо изучить многие и многие дела разных фондов — и тогда после определенных усилий можно рисовать картину конкретики повседневности.

Сразу следует отметить, что для нижегородских татар, которые традиционно являлись мусульманами, религиозная сторона жизни являлась определяющей. Это становится вполне понятным, если еще раз подчеркнуть, что жители татарских селений рассматриваемого региона исповедовали ислам. А особенность ислама, как известно, в том, что это не только религия, но и образ жизни правоверных. Поэтому все стороны конкретики повседневности буквально пронизаны нормами шариата, следованию Корану и Сунне.

Основатели деревни Шубино (ныне село Шубино, расположенное в Сергачском районе Нижегородской области на правом берегу реки Пьяны стали известны благодаря сохранившимся в архивах документам. В списке служилых татар деревни Шубино, датируемом 1602/1603 г. значится 30 имен: Бекеш Розбахтеев, Бекбулат Килдеяров, Баиш Бабеков, Бурнаш Бичюрин, Маметка Кудабердеев, Алакай Тинеев, Ишей Кунеев, Токбулат Урусов, Кудаш Чинишев, Емаш Чернаев, Кудаш Нонаев, Семак Уразлеев, Акбулат Кулгонин, Еналей Сююндеков, Токбулат Кудашев, Янбохта Далишев, Енбарс Акманов, Тулуш Ногаев, Сангалей Кучуков, Исен Богданов, Милуш Толубаев, Чапкун Барашев, Семакай Арапов, Булат Аклушев, Ижбулат Битеев, Арослан Алкеев, Ишей Енбаков, Собак Ижбулатов, Иткин Мирясев, Уразай Розбахтеев.

Сопоставление списка с теми данными, что дают Арзамасские поместные акты (АПА), позволяет предположить, что названный в АПА в связи с событиями 11 ноября 1611 года Исен Богдав — это Исен Богданов, а Бекбулат Шуба — может быть Бекбулат Килдеяров по прозвищу Шуба.

Перечень имен служилых татар дает нам, помимо прочего, ощущение конкретики жизни тех давних времен начала XVII столетия. Как звучали имена, когда только еще начиналась деревня Шубина, когда основатели селения делали общее дело, строя дома и налаживая жизнь на новом месте — по-видимому, это немаловажно для вхождения в конкретику реальности.

Список служилых татар д. Шубиной 1613 года позволяет перепроверить правильность предшествующего перечня и ввести в состав шубинцев нового служилого — Миряса Исенеева. Количество служилых татар уменьшилось на одного человека: нет в списке Иткина Мирясева и Уразая Розбахтеева. Следующий источник информации — список шубинцев 1623/1624 г., который содержался в выписи с алатырских писцовых книг, данной Ижбулату Кудашеву с товарищами — известен нам по более позднему документу 1686 г. В нем было указано, что служилых татар в деревне Шубин Усад проживает 30 человек плюс Семаш Арапов. То есть 31 человек всего — Арапов не служит. Поскольку Арапов отмечен отдельно в 1623/24 году, это означает, что он ушел со службы по здоровью или по возрасту. Его земли, как понятно из источника, перешли к племяннику.

Приводимая нами таблица «Служилые татары деревни Шубино. 1686 год. Из Книги письма и меры и межевания стольника, князя Ивана Ивановича Гагарина и подъячего Авраама Протопопова» позволяет представить, как менялся состав населения деревни, как на смену отцам приходили их дети и внуки, как соотносились оклады, определенные служилым татарам, и реальные размеры земельных владений.

А всего в деревне Шубин усад 28 дворов:

Служилых верстанных — 8 дворов

Неверстанных — 18 дворов.

Неверстанные служат с отцовских и дедовских поместий.

Относящаяся к концу XVII века информация, извлеченная из архивного документа и сведенная нами для удобства использования в таблицу, дает возможность проследить, как земля передавалась из рук в руки, какие имена носили дети и внуки основателей деревни.

Итак, реконструкция истоков татарской деревни Шубино благодаря архивным данным обретает первые формы: прежде всего, через имена людей и размеры земельных владений.

Кроме того, важную роль в восстановлении конкретики повседневной жизни любой мусульманской (татарской и не только) деревни играют материалы по истории мусульманских махалля, исследованные историками процессы укрепления религиозных общин, строительства мечетей, функционирования медресе и мектебе, деятельности имамов.

Что касается характеристик внешнего облика татар, то в архивных делах они встречаются крайне редко и относятся к более позднему периоду. Вот один из примеров редкого описания внешности одного из шубинцев — Биктимирова: «Лицом бел, чист, глаза серо-карие, нос посредственный, волосом темно-русый». Подобного рода описания можно встретить чаще у сторонних наблюдателей, нежели получить от самих шубинцев, что вполне объяснимо специфическими чертами исторических источников.

В каком пространстве они, эти служилые татары, основатели селения, обитали? О пространстве обитания шубинцев можно судить по имеющимся в ЦАНО (фонд 829 — Сергачский уезд) картам. Так, пашня шубинцев, согласно карте 1835 года, составляла 2332 десятины 832 сажени. Всего же у жителей деревни насчитывалось 3098 десятин 704 сажени. Анализ изменения земельных площадей татарских селений Нижегородчины, проведенный историками, говорит о том, что площади вокруг деревень в момент их создания мало менялись в дальнейшем. Особенно этот процесс замедлился в XVIII веке, когда количество селений возросло, и пространства соседних селений, предназначенные для хозяйственных нужд, приблизились друг к другу.

Как известно, обострение земельного вопроса в татарской среде происходило повсеместно в конце XVIII столетия — и было связано с проведением властями Генерального межевания. Группа так называемых «большеземельных» шубинцев в начале XIX века, ссылаясь на «Выпись 25 сентября 7125 года», заявили о своих земельных владениях с целью подтверждения их в законном порядке.

Частым явлением в жизни шубинцев были споры и разбирательства по поводу земли, что определялось, конечно, ее постоянной нехваткой. В качестве одного из многочисленных примеров приведем дело 1812–1813 гг., открытое Сергачским судом в связи с прошением Имангула Якупова и Букая Акмеева на имя императора России Александра Павловича.

Просители утверждали, что «за предком их Смольяном Чепкуновым по выписи 194 года, августа, 28 числа» была земля, из которой самовольно взято 7 четвертей жителями Медяны. Забрал новокрещен Иван Иванов, который, с их слов, не является им родственником. «Произошло это лет пять тому назад». Якобы эта земля была продана коллежскому советнику Алексею Петровичу Есипову Иваном Ивановым. Из нее часть засеяна. Якупов и Акмеев просили принять дело в Сергачский уездный суд, землю оставить за ними с самовольно засеянным хлебом. Ссылались при этом на указ от 3 ноября 1774 года.

Из дела узнаем, что старостой деревни Шубиной в 1806 году был Тимербулат Ибраев. Кроме того, названы и рядовые татары: Масяут Максутов, Исмай Нурмеев, Заип Муратов, Байтимер Мурсалимов и др. Их имена названы потому, что они «через абызы дали показание по алкорану», касающееся земли, на которую рассчитывали Якупов и Акмеев.

Интересны это и подобные ему дела и тем, что ясно, кто в деревне был обучен грамоте и мог поставить свою подпись под документом, а кто вынужден был обращаться к грамотным татарам, чтобы зафиксировать свое мнение по тому или иному вопросу.

Разбирательство показало, что «Юсип Смольянов около 100 лет назад взял из Ключищ жену (это была бабка Ивана Матросова). Юсип с малолетним Искендером перешел жить в деревню Ключищи, в дом к тестю своему Толубаю, где и умер. Искендер был отдан в рекруты в то время, как начался из татар первый набор. Он был записан в матросы и в матросах крещен. В крещении было дано ему имя — Иван Алексеев. А Иван Матросов от него рожден после крещения. После отставки Иван Алексеев жил в деревне Медяне, там он купил землю. Возвратиться в Шубино он не мог, так как там ни дома, ни ближайших родственников у него не было. А в Медяне жили его родные сестры, выданные замуж за медянцев. Землю, которая досталась ему после деда, Смольяна Чепкунова, Иван Алексеев отдавал в найм разным владельцам. В 1805 году Акмеев хотел у Матросова землю купить, ездил в Сергач в Нижегородскую гражданскую палату, но купчую на покупку ему не выписали, так как по закону новокрещен не может продать землю некрещеному».

Отметим, что судебные разбирательства по поводу земельных конфликтов проводились весьма тщательно с учетом интересов всех заинтересованных лиц.

Несмотря на имевшие место земельные споры и проходившие в связи с этим судебные разбирательства, жизнь протекала достаточно размеренно. Спокойная в целом, подчиненная земледельческому и скотоводческому природным циклам жизнь, безусловно, являлась традиционной по своей сути и продолжалась в течение десятилетий.

Обычный ритм жизни нарушался время от времени случавшимися в деревне пожарами. Обратимся к одному из таких эпизодов жизни шубинцев; о нем позволяет судить сохранившееся в архиве «Дело Сергачского уездного суда по рапорту здешнего земского суда» (то есть Сергачского земского суда).

На первом листе дела читаем рапорт сотского из д. Шубиной от 23 октября 1851 года «Его Благородию приставу 2 стана Садовскому от сотского Ведомства государственных имуществ Абдрязяка Абдряхимова (д. Шубина Сергачской округи). Составитель рапорта описывает ситуацию пожара в д. Шубиной, который случился в ночь с 20 октября на 21 октября 1851 года. Время пожара обозначено как «полночь». Сначала загорелся дом татарина Вялита Алюкова, затем его соседа Тавлея Измаилова. Всего сгорело два дома и хозяйственные постройки. О происшедшем было дано знать не только приставу, но и господину губернатору.

Разбирательство проводилось Сергачским земским судом. Именно процесс расследования и дает нам конкретные детали жизни шубинцев. Например, из заявления Вялита Алюкова мы узнаем, как он сам описывал случившееся: «Ночью услышал необыкновенный крик во дворе. Напугавшись, вышел во двор и увидел, на одной из крыш своих построек огонь и стечение народа. Тушили все, в том числе и я. Причины пожара не знаю». Из сопроводительной информации становится понятным, каким был состав семьи пострадавшего от пожара Вялитова. Сам хозяин дома — «Вялит Алюков, 60 лет, веры магометанской, грамоты не знает, под судом не был. Из Сергачской округи Пошатовской Лашманской волости деревни Шубиной государственных крестьян». Его жена: «Фатима Сейфуллина, 30 лет, магометанской веры, грамоты не знает, под судом не была». Сын: «Губейдулла Вялитов, 28 лет». Жена Губейдуллы — «Хуснитжан Сейфуллина, 25 лет, магометанской веры, грамоты не знает, под судом не была». Еще один сын домохозяина — «Сеитжан Вялитов, 20 лет». Поставленная под заявлением мастичная печать Кочко-Пожарского сельского старосты оживляет наши представления о повседневности жизни деревни.

Еще один свидетель и пострадавший — Тавлей Измаилов, «35 лет, магометанской веры, грамоты не знает, под судом не был» свидетельствовал следующее: «Увидел, как горит соломенная крыша у соседа. Не смогли потушить пожар, хотя в тушении участвовали все жители. От испуга не заметил, что загорелся собственный дом. Видимо, загорелось у соседа по неосторожности».

Пожары наносили серьезный урон людям — и, естественно, они старались себя обезопасить от этих бедствий такого рода. Одним из средств защиты были ночные обходы, осуществлявшиеся по очереди. Так было и в рассматриваемом эпизоде 1851 года. Во время следствия были опрошены четверо ночных караульщиков. Один из них — Юсип Рызванов, «25 лет, магометанской веры, грамоты не знает, под судом не был», показал, что во время обхода деревни заметил огонь, к которому поспешно направлялись его

Однодеревенцы: «У татарина В. Алюкова горела на избе соломенная крыша. Народ прибежал на наш крик и приложил старание, но два дома сгорели. Прочее спасли при помощи народа. Сам я не виновен в пожаре. Посторонних в деревне не видел». Все свидетели караульщики показали одно и тоже.

Из документов такого рода можно узнать имена сотских. С них спрашивали о происходившем в деревне в первую очередь. Так, в 1851 году сотским в Шубиной был Абдрязяк Абдряхимов, «38 лет, магометанской веры, грамоты не знает, под судом не был, в ревизии записан». Он утверждал, что причин пожара не знает — и заявлял: «В нарочном зажжении сам я не виновен». Никого не подозревал, но предполагал, что пожар мог возникнуть по неумышленной неосторожности.

Поскольку в ходе разбирательств необходимо было понять размер нанесенного огнем ущерба, мы можем узнать из соответствующих документов, каким было хозяйственное состояние татар Нижегородчины. Анализ сделанных после пожаров описей позволяет обобщать материал, характеризующий хозяйственную деятельность тех или иных регионов. В частности, применительно к Шубино, нам помогает в этом «Опись, учиненная сергачским уездным приставом 2 стана Садовским по сгоревшим домам у татар деревни Шубиной на имущество. 23 ноября 1851 года». В ней указано:

У Вялита Алюкова

Две избы, сени, баня, сараи 200 рублей серебром

Разного крестьянского имущества 100 рублей серебром

У Тавлея Измаилова

Две избы, конюшня, пристенок,

сарай, крытый соломой 150 рублей серебром

Итого 450 рублей серебром.

Типичным был финал истории. После слушаний в суде было подтверждено, что «умышленного зажжения не выявлено». Пожар произошел по неосторожности Алюкова или кого-то из членов его семьи. Судить оказалось некого.

В ходе следственных действий участники подтверждали истинность своих свидетельств соответствующей клятвой, текст которой был утвержден в 1850 году как текст присяги по судебным делам для российских мусульман. С учетом состава населения Российской империи клятва имела вариант на татарском языке, вариант для крымских татар и турок, а также вариант на персидском языке с включением в переводы Высочайше указанных добавлений, т. е. подтвердительных слов: «Валлаги, Билляги, Таллаги», признанных нужными в присяге мусульман.

Интересны зафиксированные Положением «Правила, которые должны быть соблюдены для приведения лиц Магометанского исповедания к присяге»:

«1) Лица, приводимые к присяге, должны сначала совершить предписанное законом омовение, потом в присутствии Моллы, держа с почтением правую руку на Коране, произносить со вниманием и благоговением слова присяги по данной форме, устремив взор в это время на священную книгу. Если же приводимое к присяге лицо читать не умеет, то Молла, прочитав и объяснив ему содержание присяги, должен произнести внятно и медленно упомянутую присягу и заставить присягающее лицо повторить оную за ним слово в слово, вслух и внятно.

2) Сам Коран в знак благоговения должен быть положен на пелену из чистой шелковой материи и поставлен на налой или столик вышиною в аршин.

3) Молла до приведения кого-либо к присяге обязан вразумить его краткими, но ясными словами, что присягу принимать следует не только языком, но и сердцем, что она есть важнейшее дело перед Всевышним, что закон повелевает данную присягу соблюдать свято и нерушимо и что клятвопреступник навлекает на себя страшный гнев Божий».

Новый текст присяги использовался шубинцами во время следствия о причинах пожара 1851 года. Согласно Положению, текст был прислан, помимо прочего, и в Сергачский уездный суд. В некоторых делах имеется перевод клятвы на русский язык: «Я, нижепоименованный, обязуюсь и клянусь Всемогущим Богом над Святым Его Кораном в том, что по делу, по которому я призван и спрашиваем буду, скажу по самой сущей правде, «Валлаги, Билляги, Таллаги», все, что я видел и слышал, и все, что знаю, не утаивая, не прибавляя и не убавляя ничего, и не норовя ни на какую сторону, ни для родства, дружбы, вражды и взяток, ниже страха и угрозы ради, так как пред Всевышним Богом и судом Его страшным в том ответ дать могу. В заключение же сей моей клятвы я с благоговением прикасаюсь к священному Корану».

Именно таким образом присягали 25 ноября 1851 года не только упомянутый сотский Абдрязяк Абдряхимов, но и рядовые татары: Рахметулла Рязяпов, Тактар Саляшов, Диньмухамят Узбяков, Амин Аитов, Ахмет Рахматуллин и др.

Конфликты в деревне возникали не только по поводу решения земельного вопроса, но и в связи с определением на должность мулл. Например, к 1833–1834 гг. относится недовольство шубинцев поведением двух имамов: Хамита Ханмурзина и Мухамета Узбякова. В связи со сложившейся ситуацией на место имама претендовал сын местного учителя Амирхана Биктимирова — Фахрутдин Амирханов. Поскольку Фахрутдин плохо понимал по-русски, он просил отца вести его дела и вступить в переписку с сергачским земским исправником и другими должностными лицами. Интересна концовка одного из отложившихся в архиве писем Фахрутдина к отцу: «Спорить и прекословить не буду, остаюсь с должным сыновним расположением и совершенной преданностью. Ваш Милостивый Государь Батюшка послушный сын Фяхердин».

В мусульманской деревенской среде редко встречалось безнравственное поведение, а, если и встречалось, то сразу же осуждалось прихожанами. В качестве примера подобной ситуации приведем «Дело по прошению Сахибжамяль Букеевой. 23.04.1830–17.10.1830».

Смысл прошения Сахибжамяль Букеевой, жены Невмятуллы Алямбикова, жительницы д. Шубиной, и ее сына Ряхима на имя императора Николая I заключался в следующем. Хотя у мужа Сахибжамяль — Невмятуллы имелась и родовая земля — 7 четвертей, был и хлеб, и скот в достаточном количестве, он, ведя распутную жизнь, пьянствуя, растратил все движимое имущество. Не осталось ничего, кроме земли. Семья случайно узнала, что Невмятулла взял в долг у татарина из Кочко-Пожарок Церюцы Якупова взаймы деньги ассигнациями в сумме 160 рублей. Условия взятия денег — если не отдаст до 20 мая 1830 г., то обязан будет отдать на продажу свою землю. У Н. Алямбикова — семья из 5 малолетних детей (3 сына и 2 дочери). Если их отец растратит еще и недвижимость, семье будет не на что жить и платить подати. Сергачский суд разбирался в сложившейся ситуации. Было решено, что «в Пошатовском волостном правлении следует назначить опекунов, которые должны следить за тем, что происходит в семье Алямбиковых и сообщать в волостное правление о поведении Невмятуллы. Назначением опекунов должны заняться указной абыз Ишмухамет, татарин Юнис Узбяков и попечительница татарская женка Жемель Буркаева».

Понятно, что ответственность за то, что будет происходить в семье Невмятуллы, была возложена на представителей прихода во главе с указным имамом. В жизни мусульман велико значение ритуала, религиозной практики — поэтому неслучайно особое внимание к фигуре муллы, особые требования к его поведению, которое должно быть безупречным.

В качестве примера мы рассмотрели некоторые стороны жизни одной из татарских деревень Нижегородчины — деревни Шубиной применительно к XIX столетию. Подводя итоги рассуждениям о конкретике повседневности жителей селения Шубино и ее отражении в архивных материалах, необходимо отметить, что в целом XIX век для нижегородских татар-мусульман оставался веком традиционной исламской культуры. Первые изменения инновационного характера были связаны с общими переменами в жизни российского сообщества, объективно определенными развитием товарно-денежных отношений и постепенным втягиванием в них татар Нижегородчины, в том числе и шубинцев. Разъедание уклада сельской повседневной жизни начало происходить только ближе к концу XIX столетия. Деньги вторгались и нравственно разлагали сообщество в связи с утверждением капиталистического стиля жизни. По отношению к культуре повседневности татар-мусульман Нижегородчины в XIX веке было бы неправильным утверждать, что материальный комфорт вытеснял в их бытии духовность и разрушал многовековую укладность. Первенство в культуре татар оставалось за духовностью, а не за материальной стороной существования.

Преодолевая трудности бытия, шубинцы сохраняли свой жизненный уклад и тип мышления. Их ментальность сочетала элементы ментальности общероссийской и своей, исламской. Земельный вопрос, который решался жителями татарских деревень и порождал конфликты — это не вопрос корысти и наживы, а вопрос выживания. Социальное устройство: махалля — как основная единица социального бытия — вполне соответствовало общему стилю жизни.

Жилище человека, его внешний вид, одежда, обувь, пища… По этим вопросам, связанным с культурой повседневности, следует искать более полные ответы не в архивных материалах, а в наблюдениях тех, кто описывал быт и нравы татар рассматриваемого времени. Можно утверждать, что конкретика жизни нижегородских татар-мусульман вполне поддается изучению и представляет интерес для историков, но уровень реконструкции прошлого зависит напрямую от возможностей источниковой базы, архивные материалы в которой составляют лишь ее часть.
                                                                                                                               О. Н. Сенюткина